Граф и обер-гофмаршал Рейнгольд-Густав Левенвольде. Вот уж кто, действительно, умел из дворцовых интриг на протяжении долгого времени извлекать для себя практическую пользу.
Особого ума для этого оказалось вовсе не надо — достаточно
привлекательной внешности. Служа при шести правителях России,
Левенвольде благодаря ей сделал головокружительную карьеру. Начав ещё
при Петре I с одного из низших придворных званий — камер-юнкера, к 1730
году уже достиг чина обер-гофмаршала.
Возвышение прибывшего к
русскому двору малознатного остзейца, всё богатство которого тогда
состояло в пышном камзоле да туфлях на высоком красном каблуке, началось
в короткое царствование Екатерины Алексеевны. Вскоре барон уже камергер
и один из галантов стареющей императрицы. После неё Левенвольде
способствует вступлению на престол Анны Иоанновны. За усердие,
проявленное при этом, он пожалован в обергофмаршалы, русские графы и
награжден высшим орденом империи — Андрея Первозванного. При этом ему
также поручено управление всеми соляными доходами Российской империи.
А
при следующей правительнице — Анне Леопольдовне, полным доверием
которой он также пользовался, — Левенвольде занимает ещё более
исключительное положение при русском дворе.
Русский историк
Николай Костомаров сообщает, что именно Левенвольде предупредил свою
покровительницу о заговоре цесаревны Елизаветы Петровны. Но та, на свою
беду и беду своего верного царедворца, не прислушалась…
Точку в
головокружительной карьере Левенвольде поставила «дщерь Петра»,
взошедшая на престол в 1741 году. В ночь переворота в числе других
высших сановников — Остермана, графа Миниха, князя Головкина —
Левенвольде арестован и заточён в Петропавловскую крепость.Вельможа
обвинен в злоупотреблении служебным положением, в том, что советовал
Анне Леопольдовне принять титул императрицы всероссийской, в расточении
суммы, сбиравшейся от казенной продажи соли. Но самое страшное —
старшего дворецкого обвинили в противозаконном отстранении от престола и унижении дочери Петра Великого. Долгое время он, как ответственный за дворцовый этикет, отводил Елизавете неподобающее — в дальнем конце стола — место. Такое оскорбление, и при дворе все это понимали, должно быть смыто только кровью…
Однако
даже в этой, казалось бы, безвыходной ситуации, фортуна улыбнулась
Левенвольде. Елизавета, поклявшаяся, что в ее царствование не произойдет
ни одной казни, смягчила приговор, и «главный по соли» в Российской
империи, лишенный всех чинов, орденов, дворянства и имущества,
был отправлен на «вечное поселение» в Соликамск.Тут
надо отдать должное чувству юмора Елизаветы Петровны: сослать бывшего
управляющего соляными доходами всей России не куда-нибудь, а в столицу
промысла…
А вскоре вслед за Левенвольде в ссылку последовала и его давняя и верная поклонница, страстно влюблённая в него, — петербургская красавица Наталья Лопухина,
статс-дама при дворах Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны, к которой
последняя так же,как и к Левенвольде, тёплых чувств не питала.
Лопухина была удручена положением ее возлюбленного Рейнгольда Густава, за которого страстно жаждала отмщения.
И отомстила она Елизавете чисто поженски.
Несмотря на запрет являться на балы и во дворец в платье того же цвета,
что у императрицы, своевольная статс-дама облачилась, как и прежде, в
наряд не только того же цвета, но и того же покроя. Кроме того, она
украсила прическу такой же, как у Елизаветы, розой. Это демонстративное
неподчинение монаршему запрету было воспринято как неслыханная отчаянная
дерзость - императрица заставила Наталью встать на колени и,
вооружившись ножницами, срезала с ее головы розу и вдобавок отхлестала
по щекам. Подобная выходка Лопухиной была для Елизаветы тем несноснее,
что она, став самовластной императрицей, уже не терпела соперничество и
похвалы чужой красоте. И кто, казалось бы, посмел бы конкурировать с
этой венценосной щеголихой? А вот Наталья Федоровна посмела, желая
отомстить за любимого! После названной сцены она вовсе перестала
посещать балы во дворце (впоследствии ей припомнят и это: "самовольно во
дворец не ездила.”).
Поводом для ссылки послужил
невинный привет, который Наталья Фёдоровна попыталась передать
опальному любовнику со сменным офицером охраны Бергером: "Граф Левенвольде не забыт своими друзьями и не должен терять надежды, не замедлят наступить для него лучшие времена!”
Но
молодому кирасирскому поручику, любившему весёлую столичную жизнь и
желавшему делать карьеру при дворе, вовсе не улыбался захолустный
Соликамск и его радости, поэтому он рассчитывал: донеся на Лопухину,
одним ударом избежать нежелательной командировки и продвинуться по
службе.
Расчет курляндца оправдался. Во дворце во фразе
придворной красавицы с лёгкостью был усмотрен намёк на государственный
заговор. При этом с самого начала всем было понятно, что «лопухинское
дело» — ложно.
Но против императрицы у Натальи Фёдоровны шансов
никаких.Бывшую статс-даму жестоко пытают. И когда кажется, что смерть
неминуема, казнь заменяют ссылкой. Но перед этим придворную красавицу принародно бьют кнутом и в довершение позора урезают ей язык.
Сдавив горло, палач принудил несчастную высунуть язык: схватив его конец пальцами, он урезал его почти наполовину.
Тогда захлебывающуюся кровью Лопухину свели с эшафота.
Палач, показывая народу отрезок языка, крикнул, шутки ради: «Не нужен ли кому язык? Дешево продам!»
Палач Лопухиной постарался на славу, и весь остаток жизни изъясняться Наталье Фёдоровне стоило невероятных усилий и мук.
На следующий день после кровавой экзекуции,1 сентября 1743 года, Лопухины были уже в пути в Селенгинск.
А поскольку путь в Сибирь родственницы первой жены Петра I Евдокии
Лопухиной лежал через Соликамск, то Соборная колокольня неминуемо должна
была стать свидетельницей встречи двух любовников, «постоянных в своем
сильном и взаимном чувстве на протяжении многих лет»…На закате сентября обоз Лопухиных въехал в Соликамск. Город
встретил ссыльных страшными ожогами недавнего пожарища, обугленными
останками изб, руинами соляных амбаров и варниц. У почерневшей от копоти
белокаменной колокольни они остановились.
Изуродованная и немая
Лопухина, несмотря на пережитые унижение и пытки, все же сохранила
горделивую осанку, а её взгляд всё ещё способен был привести в чувство
многих.
Пока капитан оформлял в магистрате подорожную
грамоту,Лопухина снарядила посадского мальчонку к Левенвольде. И хотя
любые сношения ссыльных с местными жителями были категорически
запрещёны, офицер, на которого единственно кто из всех имел влияние, так
это Наталья Фёдоровна, предпочел сделать вид,что ничего не заметил.
Как, впрочем, и муж её, — отношения между супругами уже много лет носили
формальный характер.
Саму же Лопухину любые запреты, казалось, уже не волновали.
Мальчишка
обернулся за четверть часа и, получив положенную мзду, пристроился
наблюдать у стены колокольни, — иных развлечений все равно не было.
Тем более что он знал этого чудака, который прошлой зимой появился у них
в Соликамске, и, которого уличная братия время от времени донимала
своим вниманием. И ему было крайне любопытно увидеть, на каком языке немая барыня будет разговаривать с немцем.
День
уже клонился к вечерне, надо было становиться на постой, чтобы поутру,
как предписывала грамота, трогаться дальше, а Густава все не было…
Лопухина
жестом подозвала паренька, который без лишних слов понял, что от него
требуется. Сопроводить до места ночлега в одном из немногих уцелевших в
пожаре домов, что стояли вдоль Верхотурской улицы, и сообщить об этом
немецкому господину.Что и было им тот час же исполнено. Но ни вечером,
ни ночью, ни утром никто так и не пришёл.
…Солнце уже поднялось высоко, и сопровождающий, дабы не иметь в будущем неприятностей, приказал маленькому обозу трогаться.
Проведшая в пустых ожиданиях ночь Лопухина при этом,ничем и не выдала себя, даже не обернулась на остающийся позади Соликамск, с возвышающейся посреди него обгоревшей свечой колокольней. Только ещё плотнее сжала губы вчерашняя статс-дама, а по её запавшей щеке проскользнула одинокая слеза.
Левенвольде не пришёл потому, как не мог.
И дело не в том, что зырянский малахай придворного законодателя мод
плохо сочетался с почти вылезшим парижским париком, а парадный зелёный
камзол, некогда обшитый чистым золотом, с золотыми же пуговицами,
большую часть из которых пришлось продать, при последнем пожаре пришёл в
столь унылое состояние, что
уже не был годен не только для свиданий.Смертельный
страх парализовал его мысли и волю — слишком свежи были воспоминания об
эшафоте, который в последний момент заменили ссылкой. Нежданное
появление здесь, на самом краю земли, а может и жизни, опальной
возлюбленной, заговор, где прозвучало и его имя, этот страх в одно
мгновенье вновь пробудился в нём до дрожи в ногах…
Ни преодолеть оцепенение,ни явиться на глаза своей любви в столь жалком виде, у Левенвольде не было никакой возможности…
То ли от этого страха, навсегда поселившегося в душе бывшего обер-гофмаршала, то ли от невыносимого позора и тяжких условий существования,
он и умер 22 июля 1758 года. Левенвольде был похоронен без почестей возле Воскресенской церкви.
Деньги на погребение дали солепромышленники Строгановы. Это последнее, что они смогли сделать для Левенвольде, который благоволил к ним с тех самых времён, когда в Санкт-Петербурге управлял всеми соляными делами Империи и их дворцы на Мойке стояли по соседству.
Сегодня могила придворного франта утрачена.Три
года спустя Наталья Лопухина, возвращенная в 1761 году ко двору Петром
III, по пути в столицу посетила могилу возлюбленного. Время и невзгоды
не пощадили её, и колокольне стоило большого труда узнать в
шестидесятилетней старушке прежнюю придворную красавицу. Стоя перед
милым сердцу надгробием, она молила Бога о скором конце и скорейшей
встрече с возлюбленным. Жить безъязыкой красавице оставалось менее двух
лет…
Источник: по материалам книги Поморский город Соликамск: 580-летию соляной столицы России посвящается /
[автор. кол. О. Ю. Опутин, И. В. Павлова, С. В. Хоробрых; худож. Н.А.
Елизарова-Фуфачева]. - Соликамск: Соликамск, 2010. - 208 с.: ил. -
(Соликамские версты)
