Имя Варлама Шаламова как писателя и как личности связывается, в
первую очередь, с Колымой. Там, в лагерях, после ареста в январе 1937
года писатель провел много лет; именно эти события и переживания
преобладают в сюжетах «Колымских рассказов» — цикла рассказов в шести
сборниках. Первый опыт лагерей Шаламов получил, однако, еще в 1929 году,
когда был приговорен к трем годам лагерей на Северном Урале.
Свою утраченную в уральском лагере молодость Шаламов обобщает в
антиромане «Вишера»: «Темной осенней ветреной ночью 1931 года я стоял на
берегу Вишеры и размышлял на важную, больную для меня тему: мне уже
двадцать четыре года, а я еще ничего не сделал для бессмертия».
Писателю, родившемуся 18 июня 1907 года в Вологде, действительно
исполнилось в том году двадцать четыре года, и, возможно, тем летом в
свой день рождения он также стоял на берегу Вишеры. Почти восемьдесят
лет спустя я решила в честь моего любимого писателя встретить свой
двадцать четвертый день рождения на том же месте: 16 июля 2009 г. в
Красновишерске, как называется сегодня тот маленький город, в
окрестностях которого Шаламов провел большую часть своих первых лагерных
лет.
Лежа в плацкартном вагоне ночного поезда, идущего из
Екатеринбурга в Пермь, я еще не знала, что привлекательный образ из
псевдо-автобиографического антиромана Шаламова является скрытой цитатой
из мемуаров А. И. Герцена «Былое и думы». В главе XXV друг Герцена
говорит с тоской молодости: «Двадцать три года, и ничего не сделано для
бессмертия!» — повторяя фразу Дон Карлоса из трагедии Шиллера, который в
свою очередь цитирует Юлия Цезаря. Возможно, на подобное обобщение
своего первого лагерного опыта Шаламова вдохновил не только Герцен (хотя
«Былое и думы» упоминается в рассказе «Уроки любви» из шестого — и
последнего — сборника «Колымских рассказов»), поскольку то же, но в
возрасте именно двадцати четырех лет написал менее известный русский
поэт В. К. Кюхельбекер в своем романе «Последний Колонна» в 1843 году.
Таким образом, в своих произведениях Варлам Шаламов часто и
своеобразно обыгрывает богатую историю русской литературы. Фразы и
слова, которые сначала кажутся расхожими, взятыми из повседневности, при
ближайшем рассмотрении оказываются парафразами из русской классики. Не
только я в уральском поезде летом 2009 года наивно полагала, что сам
Шаламов так оценивал себя в двадцать четыре года и считал, что лагерный
срок помешал всему, что он хотел сделать для бессмертия, — другие тоже
могли прийти к такому выводу. С тех пор, как проза Шаламова о
бесконечных жестокостях ГУЛАГа начала публиковаться в СССР в конце
1980-х годов, серьёзных ученых, так же как и преданных поклонников,
привлекает и одновременно смущает документальный тон его художественных
произведений. Так как в его рассказах находит выражение его собственная
судьба, его литературное творчество часто — и часто ошибочно —
воспринимается как документальное. Несмотря на то, что в его кратких
повествованиях отражаются некоторые — одни из самых страшных! — события
XX века, Шаламов является не только свидетелем советской истории — в
качестве русского писателя, он пишет и для того, чтобы свидетельствовать
о русской литературе.
Вместо того, чтобы сделать что-нибудь для своего бессмертия, я
путешествовала в поисках именно этой хрупкой границы между фактом и
вымыслом в жизни и творчестве Шаламова. Если бы я жила в Магадане, а не в
Екатеринбурге, я бы не на Северном Урале, а на Колыме искала места, где
в действительности происходили злодеяния, положенные впоследствии в
основу литературных свидетельств. Может быть, меня так же привлекла
некая магия чисел — и я приехала на границу Европы и Азии в возрасте
двадцати одного года, то есть в том же возрасте, что и Шаламов.
Разумеется, между нами больше различий, чем сходств: Шаламов приехал
туда не по своей воле, после отчисления из университета. Я же
добровольно, после поступления в университет. Он был русский, я —
шведка. Но в двадцать четыре года у нас были три общих свойства:
неопытность молодости, грандиозность мыслей и безграничная любовь к
русской литературе.
Как иначе объяснить, почему я решила отметить свой день
рождения, путешествуя одна автобусом по Уралу? Это можно объяснить
только тем, что и я люблю русскую литературу так, как Варлам Шаламов. И
еще у меня была неудержимая тяга к России…
Первой остановкой в путешествии по уральским местам Шаламова был
Соликамск, который находится 218 км к северу от Перми. Поездка на
автобусе между городами занимает около четырех часов, дорога временами
идет по берегу красивой реки Камы. В Соликамске в апреле 1929 года
Шаламов был помещен в подвал Свято-Троицкого монастыря, который в то
время был в распоряжении местной милиции.
В рассказе «Первый зуб»
(1964), из третьего сборника рассказов «Артист лопаты», описывается, как
молодой герой проводит утомительную ночь в тесной подвальной камере
монастыря со множеством других заключенных. На утро герой, глядя на
потолок, читает следующее сообщение:
«В этой могиле мы умирали 3 суток, а всё же не умерли. Крепитесь, товарищи!» Разумеется, я не
желала ничего больше, кроме как увидеть этот монастырь в Соликамске и,
если возможно, спуститься в тот же подвал.
Приехав в Соликамск, я сообразила, что не привезла с собой
карту, и потому вынуждена была искать монастырь с помощью прохожих.
Первым же прохожим оказалась Ольга Лебедева, бывший директор
краеведческого музея в Соликамске. Я спросила у нее дорогу в монастырь,
где был Шаламов. «Где вы читали, что Шаламов был именно там? — ответила
она вопросом. — Мы не уверены, что это как раз то место, где он был. Но я
все же могу проводить вас туда». По пути в Свято-Троицкий монастырь
Ольга Лебедева рассказала мне, что решение повесить мемориальную доску в
память Шаламова на стенах монастыря было принято согласно сведениям
самого писателя в «Первом зубе». Вскоре, однако, исторические
исследования показали, что данный монастырь принадлежал местной милиции
лишь с 1930 года. При тщательном сравнении литературного описания
подвала в рассказе и реального подвала в соликамском монастыре
обнаруживаются существенные различия. Либо писатель действительно не
провел ту апрельскую ночь в 1929 году в подвале данного монастыря, либо
сознательно создал художественное описание подвала, отличающееся от
реального. (Кроме того, и память могла подвести: рассказ был написан
тридцать пять лет спустя.)
«Свято-троицкий мужской монастырь» Несмотря на то, что Свято-Троицкий монастырь сегодня является
мужским и поэтому принимает только посетителей мужского пола, мне
разрешили в сопровождении гида краеведческого музея Соликамска, мужчины,
спуститься в подвал. «Вот где наши с Вами пути сходятся, Варлам
Тихонович», — подумала я, хотя дело, возможно, обстояло гораздо сложнее.
Вскоре я увидела, что была не первым поклонником писателя, кто
находился на этом месте с подобными мыслями: цитата из «Первого зуба»
была написана на стенах дважды. Я подозреваю, что была и не последним
поклонником, кто за той монастырской дверью с глазком увидел не только
часть судьбы одного человека, но и маленькую часть истории огромной
страны.
В отличие от Красновишерска в Соликамске больше нет памятных
мест, связанных с Шаламовым. После простого ужина в честь своего дня
рождения я поехала дальше на север — в Красновишерск. В этом городе
около 16 000 жителей, и добраться туда автобусом из Соликамска занимает
примерно два часа (в свое время Шаламов шел туда несколько дней пешком).
В отличие от Соликамска железной дороги до Красновишерска нет. В 1926
году, когда на берегах Вишеры было организовано четвертое отделение
Соловецких лагерей, города как такового еще не было. Там строилась
бумажная фабрика «Вижаиха», и в 1929 году в связи с программой по
«перековке антисоветских элементов» вишерский лагерь стал в некотором
роде экспериментальным, где многое из того, что позже стало стандартом и
в других лагерях, впервые внедрялось уже в начале 1930-х. В антиромане
«Вишера» (1971) описывается это пограничное время важнейших — и
злополучных — перемен в лагерной системе СССР.
Когда поздно вечером 16 июля 2009 г. я приехала в Красновишерск,
солнце еще ярко светило. Чем дальше на север, тем позднее темнеет в
летнюю пору. Я заранее забронировала номер в одной из двух гостиниц
города и сразу пошла в гостиничный ресторан, чтобы заказать пиво и
спросить, знает ли кто-нибудь что-нибудь о Шаламове. В тот момент, как я
задала вопрос бармену, я услышала сзади женский голос: «Все вопросы о
Шаламове ко мне». Голос, как оказалось, принадлежал Людмиле Соколовой,
директору городской библиотеки. В июне 2007 года в связи со столетием со
дня рождения Шаламова Людмила Соколова в Красновишерске участвовала в
организации конференции о писателе.
По счастливому совпадению Людмила Соколова сидела в ресторане и
ела мороженое в тот самый момент, когда я появилась. «Если вы хотите, я
могу показать вам все памятники Шаламову в Красновишерске», — предложила
Людмила, и я, конечно, не отказалась. В тот вечер мы посетили то место
за городом, где был расположен лагерь, — но только после того, как мы
зашли в крошечную пекарню, чтобы я смогла попробовать местную выпечку,
которая, по словам Людмилы, претендовала на звание самого вкусного
свежеиспеченного хлеба в мире. Мы делили горячий и вкусный хлеб между
собой, пока шли по булыжникам, на укладке которых восемьдесят лет назад
работал Шаламов. На том месте, где когда-то стояли бараки, сегодня
ничего не осталось — единственное, что напоминает о прошлом, это
деревянный крест. Потом Людмила проводила меня обратно в центр города,
где находится памятник Шаламову, возведенный в честь столетия писателя в
2007 году.
«Здесь жили и умирали жертвы репрессий 1920-50 г. В 1929 г. начался лагерный путь Варлама Шаламова. 100-летию писателя. Июнь 2007 г.» На въезде в Красновишерск сегодня стоит большой плакат с
фотографиями Шаламова, вишерского лагеря и цитатой из «Колымских
рассказов». В будущем, возможно, откроется в городе Шаламовский музей — в
небольшом уральском городе, который старается помнить. И Шаламов хотел
помнить о своей молодости на Северном Урале. Его антироман, как мне
кажется, является произведением о двух началах: о начале «общественной
жизни» писателя, как он сам выразился, и начале страшной лагерной
системы, в которой миллионы людей испытывали невероятные страдания и
погибали. Размышления молодого человека на берегу Вишеры в 1931 году, та
творческая сила и непоколебимая нравственность, с которыми писатель
Шаламов повествовал об этом ужасе, выполняет одну и ту же задачу: об этом мы никогда не должны забывать. «Здесь с 1928 по 1934 гг. находился концлагерь «Вишерлаг». Тысячи невинно осуждённых – жертвы сталинских репрессий – строили ЦБК и заготовляли лес.»
Перевод с шведского Д. Лундблад под редакцией Нины Дмитриевой.
Östbulletinen (Восточный бюллетень). - 2011. - № 4. - С. 11-14.
Источник:
http://shalamov.ru/critique/180/ http://blogs.transparent.com/russian/по-уральским-местам-варлама-шаламов/ https://www.dv.kp.ru/daily/26182.4/3071179/
|