В ноябрьском 1962 года номере журнала «Новый мир» был опубликован «лагерный» рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича», сразу придавший его автору широкую известность. Тогда же Шаламов передал в редакцию «Нового мира» некоторые из своих «Колымских рассказов».

Пока вопрос о публикации «Колымских рассказов» рассматривался, Шаламов вступил в переписку с Солженицыным. Он в целом весьма похвально отозвался об «Одном дне Ивана Денисовича»: «Повесть как стихи: в ней всё совершенно, всё целесообразно. Каждая строка, каждая сцена, каждая характеристика настолько лаконична, умна, тонка и глубока, что я думаю, что "Новый мир” с самого начала своего существования ничего столь цельного, столь сильного не печатал».

Однако после нескольких страниц комплиментарного отзыва у Шаламова прорывается какое-то внутреннее недовольство Солженицыным, недоверие к его «лагерному опыту»: «Блатарей в вашем лагере нет! Ваш лагерь без вшей! Служба охраны не отвечает за план, не выбивает его прикладами. Не таскают к следователю. Не посылают после работы за пять километров в лес за дровами. Не бьют. Хлеб оставляют в матрасе... Где этот чудный лагерь? Хоть бы с годок посидеть там в своё время».

Осенью 1963 года Шаламов по приглашению Солженицына приехал к нему в гости в Солотчу на неделю. Однако уехал уже через два дня. Что произошло – можно только догадываться. Спустя год писатели встретились последний раз, и Шаламов категорически отверг предложение Солженицына помогать материалами и участвовать в работе над «Архипелагом ГУЛАГ».

Пути Шаламова и Солженицына, хотя они писали вроде бы об одном и том же, разошлись. Обоих советская официальная печать отвергала, произведения обоих публиковались почти исключительно в самиздате и за рубежом. Но Солженицыну в 1970 году была присвоена Нобелевская премия, а в 1974 году решением Политбюро ЦК КПСС он был выслан за границу, где жил на гонорары от своих многочисленных публикаций. Солженицын дожил до официальной отмены коммунистической идеологии в России и триумфально вернулся на родину в 1994 году.

Шаламов же категорически отверг диссидентство. В 1972 году он выступил в «Литературной газете» с заявлением, в котором открещивался от публикаций его произведений за рубежом. Это заявление помогло ему легально публиковать на родине некоторые произведения, не имевшие политической остроты. Шаламов остался в СССР. Тяжело больной, он умер в 1982 году в больнице для инвалидов.

Уже после первого знакомства Шаламов назвал Солженицына «дельцом от литературы». Американский литературовед Яков Клоц замечает, что Солженицын «взял напрокат у официальной литературной догмы и ловко примерил маску соцреализма»; добавляя, однако, что только такой шаг и сделал возможной публикацию «Одного дня Ивана Денисовича» в открытой советской печати. Шаламов же не добился издания в СССР ни одного из своих лагерных «Колымских рассказов».

Литературовед профессор Геннадий Красухин приводит реплику Шаламова о Солженицыне:

«Что он знает о лагере? Где он сидел? В шарашке? Лично он этого не пережил [того же, что Шаламов]. Потому и вышла вещь подсахаренной... Хотел бы Солженицын, чтобы «Колымские рассказы» вошли в сознание читателей так же, как его «Архипелаг ГУЛАГ»? Не уверен. Войнович подметил, что для Запада Александр Исаевич был невероятно авторитетен и потому мог бы поспособствовать широкому изданию «Колымских рассказов». Мог бы, но делать этого не стал. Не захотел!»

То есть, для Шаламова с самого начала стала ясна неискренность, фальшь Солженицына, его нацеленность на успех у публики, а не на раскрытие всей правды. В дальнейшем к этому добавилась зависть к успеху, достигнутому Солженицыным у зарубежного читателя.

Лидия Чуковская так оценила «Записи» Шаламова: «Выпады против Солженицына мелкие, самолюбивые и прямо завистливые... Между тем, «Архипелаг» – великая проза... Оттого читаешь. «Колымские рассказы» Шаламова нельзя читать. Это нагромождение ужасов... Упрекает Солженицына в деловитости. Да, деловит. Но в чём? В своё труде (10 ч в день)... Сейчас он [Солженицын] мучается безнадёжной болезнью друга – Можаева. Из записей Шаламова не видать, чтобы он за кого-то (кроме себя) мучился. Жесток».

В одном из своих последних писем (неотправленном) Шаламов назвал Солженицына «орудием холодной войны».

Солженицын тоже не оставался в долгу. Он язвительно откликнулся на письмо-отречение Шаламова от диссидентства, опубликованное в «Литературной газете»: «Отречение было напечатано в траурной рамке, и так мы поняли все, что умер Шаламов». И в то время, как Шаламов, после этого своего письма, в 1973 году был принят в Союз Писателей СССР (откуда Солженицына исключили в 1969 году) и получил новую квартиру, Солженицын проповедовал «патриотизм» откуда-то из-за границы. Так что зависть у Александра Исаевича наверняка была не меньшая.

Вероятнее всего, на взаимное непонимание писателей роковое влияние оказала разница их лагерного опыта – он у Шаламова был гораздо тяжелее. Наложила свою неизбежную печать и тяжёлая нервная болезнь Шаламова, усугубленная лагерями. Как написала литературный критик Варвара Бабицкая, «печальная правда в том, что писатели просто были несовместимы почти во всём – идеологически, эстетически, человечески, – и попытка их сближения объяснялась общим опытом, который они в конечном счёте не поделили».