Между тем, если покопаться, впереди любопыт­нейшая местность. Говорят, казаками Ермака заселе­ны Березовка, Кондас, Щекино. Население Юрлинской волости представляет потомков сосланных Пет­ром I взбунтовавшихся стрельцов. Там не услышишь и слова по-пермяцки. Наоборот, в деревнях сельской Чураковской волости жили одни пермяки. Позже об­разовались селения с разной степенью обрусения местного населения.

Впрочем, и сеть дорог была гуще, чем представ­ляется теперь. Краеведы напоминают, что в 1870 году в Чердынском уезде начала действовать земская по­чта. Для нее было установлено два главных и три по­бочных маршрута, которые охватывали все волости. Самым протяженным был маршрут от Чердыни до села Усть-Зула - 315 верст. Он проходил через села Верхнее Мошево, Уролку, Косу, Юксеево, Юм и Юрлу. От него шел побочный путь — от села Коса в село Тай­ны и в село Усть-Чикурью - 95 верст. Позднее, с об­разованием новых волостей, были установлены по­бочные маршруты до села Большая Коча и деревни Чураки. Второй главный путь тянулся до Ныроба.

Земская почта отправлялась из Чердьни один раз в неделю, а с 1882 года к главным земским трактам она стала отправляться дважды в неделю. Путь почтаря от уезда до Усть-Зулы занимал туда и обратно пять суток. Почта шла без остановок днем и ночью, а для сдачи кор­респонденции в волостное управление отводился только один час.

А от наших лесников я услышал о существовании неофициальной «соляной дороги из пермяков» в Усолье.

Дед лесника Урольского лесничества Ивана Николаевича Леонтье­ва, который родился в 1889 году, пешком ходил за солью с холщовым мешком. Соль спасала его, когда власти начинали трясти с него недо­имки. Соль ценилась очень высоко. Кстати, на современной карте я разглядел название Несоли, похоже, те жители были известны в стари­ну недосолом на столе. Путь ходоков за солью пролегал, говорят, через Васькино, Петухи, Шишкино, Малые и Большие Кокорники, Лёвино, Кондас, а «ходкое население» - минуя деревни, по старым тропам.

Журналист Николай Федосеев, уроженец Косы, тоже рассказывал мне, что его дед ходил в Усолье за солью. Как помнит рассказы, дед уходил из дома под утро, часа в три, и к ночи успевал вернуться. Хо­дили или по дороге, или, минуя деревни, когда замерзали болота, по старым лесным тропам. Больше того, отправляли специальные соля­ные обозы: жители Косы сами по себе, а жители окрестных деревень -      Новое и Старое Гущино, Чирково, Юла, Войвыл, Пуксиб - собира­лись вместе. Как он предполагает, отправлялись по старому Сибирс­кому тракту через Логиново, после Уролки сворачивали на дорогу к селам Сирийское, Березовское, Ощепковское, Усольское.

Однажды подумалось: по этим дорогам ходили и горемычные чердынские крестьяне Пила и Сысойко - персонажи повести Федора Решетникова (1841-1871) «Подлиповцы». Федора Михайловича те­перь мало кто знает, несмотря на его несомненные заслуги перед рус­ской литературой: вместе с Маминым-Сибиряком стал открывателем уральской темы, с большой силой и глубиной показал важные сторо­ны народного существования. В 1864 году в журнале «Современник» Некрасова появилась его лучшая повесть «Подлиповцы». Критика отмечала, что после нее о крестьянине и рабочем стали писать иначе -     сухо, просто и спокойно. Решетников научил писателей и читателей думать о народном горе не свысока, а как о настоящем человеческом горе - во всей его глубине, тяжести и уродстве.

Характерно, что недавно поэт Михаил Смородинов в рецензии на фильм лауреата Государственной премии Анатолия Балуева «Мам» с похвалой отозвался: «Документальная съемка подчас видится более художественной, нежели многие нынешние так называемые художе­ственные фильмы. По силе воздействия некоторые кадры сравнимы с прочтением «Подлиповцев» Федора Решетникова» («Звезда» за 27 февраля 2004 года).

Имена Пила и Сысойко стали нарицательными. Это крестьяне бед­ной пермяцкой деревни Подлиповки Чудиновской волости (может быть, автор имел ввиду Чураковскую?) Чердынского уезда. По доку­ментам они числились как Гаврило Гаврилович Пилин 40 лет и Сысой Степанович Сысоев 20 лет. «Подлиповцы говорят по-пермяцки. Плохо понимая наши слова, они, хотя и выговаривают их, но в иско­верканном виде. Выговор их походит на выговор крестьян Вятской и Вологодской губерний». «И веровать они по-христиански не хотят», образа достают с полатей только для священника.

Пила «был человек добрый, пробойный и работящий. Он один из подлиповцев понял, что, ничего не делая, жить нельзя; он как-нибудь старался приискать себе работу, сбыть ее, а главное, - услужить своим подлиповцам». Пока не утопил ружья — стрелял дичь. Сбывал в селе и городе кадки, кузовки и лапти, через знакомого с постоялого двора находил себе покупателей. «Если в городе ничего не покупали, Пила шел собирать ради Христа и потом делился с подлиповцами». Худо-бедно, стал лечить крестьян травами.

Предприимчивый Пила спокойно мог оказаться среди путников «соляной дороги», ведь «для него ничего не значило съездить за сто верст» в город, в уездный центр (на лошади это четыре дня с ночев­кой в деревнях, как сообщается в повести).

Однако после смерти Апроськи («в деревне все больны от мякины и коры»), дочери Пилы, которую любил Сысойко, они решили уйти от горькой, нищенской жизни на поиски «богачества» в бурлачестве. «Насобирав на дорогу хлеба, купив на собранные деньги два мешка и по две пары лаптей, подлиповцы с Матреной и детьми ее отправи­лись бурлачить. К ним пристали еще четыре крестьянина...». Им пред­стоял долгий путь из Чердыни в Усолье, а там до Яйвы, Косьвы и Усьвы, до Чусовой и Камы. Как вы помните, Пила и Сысойко доби- | лись своего, стали бурлаками, но им не повезло, на обратном пути, когда баржа наскочила на мель, они погибли.

Нарисованный Решетниковым пеший переход из Чердыни в Усолье, который занял около шести суток, не во всем совпадает с марш­рутом «соляной дороги», зато замечательно показывает атмосферу путешествия, утерянную вместе с лошадками, колокольчиками, саня­ми, телегами, деревеньками, бедными, плохо одетыми странниками.

«Идут наши подлиповцы по большой дороге, ухабистой и частью за­несенной снегом; идут по сугробам и ругаются. Мороз как назло щиплет им и щеки, и колени, и пальцы ног и рук, и уши; хорошо еще, что по обеим сторонам лес густой и высокий. Подлиповцы привыкли к холоду, и их только злят проезжие в повозках и с дровами: нужно сворачивать на сторону; а как своротил, так и увяз в снегу по колено, а где и больше».

«Сколько проехало мимо них повозок с теплыми шубами! Подли­повцы им кланялись, снимая шапки и удивляясь звону колокольчиков, и долго стояли на одном месте, глядя на удаляющуюся повозку. Си­девшие в повозке не только не кланялись им, но не глядели на них». Кто зазевался, не успел своротить с дороги, мог получить по спине витнем. А попадут мужики поздоровей, почтальону саблей приходит­ся спасать ямщика.

«Наконец, попалась деревня. Все они разбрелись по домам. Добрые хозяева, расспросив, куда они идут, пустили их на печки. Подлиповцы и товарищи их, отогревшись на печках, закусив тем, что дали им хозяева, которые были позажиточнее подлиповцев, отправились опять в путь».

На подлиповцев большое впечатление произвело село Усолье, рас­положенное на берегу Камы, дома и варницы, общее оживление, за­нятые работой люди. Словом, увидели совсем иную жизнь.

Они видят соленосов с мешками у амбаров. Заходят в помещение насосной, где рассол подается по жолобу в варницу, где «черная» соль делается белой, настоящей («четыре лошади, подгоняемые одним мальчуганом, шли кругом столба с колесами»).

На семи лошадях подвозят к варнице дрова. «Там в огромном котле, наподобие ящика в несколько сажен длины и ширины, что-то варилось, только виднелась седая пена, которую изредка мешали рабочие; над кот­лом разные перекладины поделаны да доски; на них не то снег, не то что-то серое и что-то каплет в котел с досок». Готовую соль ссыпают в амбары.

Один работник достал с полатей на лопате соли и подал подлиповцам. Интересно восприятие большого количества соли, ведь дома рас­ходовали дорогой продукт щепотками. Пила положил соль в мешок, в котором был хлеб. Его предупредили, что так хлеб испортится. Выб­росить? Жалко. Решили ее съесть. «Подлиповцы расположились есть хлеб, посолив его круто солью, до того, что есть вовсе нельзя было. Однако они соль эту ссыпали на другой кусок. Наевшись, подлипов­цы еще попросили соли и завязали, каждый по ровной части, в концы пол своих полушубков...».

Остается удивляться, каким образом молодой писатель в деталях познакомился с жизнью беднейшего населения. Вероятно, жалость, сочувствие к ним помогли его проницательности. В конце концов он сам был одним из несчастных. Девятимесячным ребенком остался сиротой, рос приемышем в семье родственников в Перми. Его били, и из веселого мальчика он стал озорником. Его отдали в уездное учи­лище, там также били тринадцатилетнего Федора, служившего в по­чтовой конторе, за служебную провинность сослали на трехмесячное покаяние в Соликамский мужской монастырь, где он «познал нечес­тие монахов» и выучился пить горькую. Позже дурная привычка, бо­лезнь легких лишили его сил, душевной устойчивости и здоровья, что привело к ранней смерти талантливого человека.

Его плач по погибшим бурлакам можно отнести и к самому Федо­ру Михайловичу: «Родился человек для горе - горькой жизни, весь век тащил на себе горе, оно и сразило его... Вся жизнь его была в том, что он старался найти себе что-то лучшее».

Наверное, так и есть: надежда умирает последней. В повести сча­стье улыбнулось малолетним Павлу и Ивану. Отставшие в пути от родителей, они устроились кочегарами на пароходе, узнали его уст­ройство, каждый уголок, что для чего служит. Зимой находили заня­тие на пристани: лед колоть, дрова, воду носить, быть кучером. Ребя­тишки увидели большие волжские города, научились читать, между тем как их отец умел считать только до пяти. Им интересно настоя­щее. Им интересно думать о будущем. Они любят разговаривать о том, как встретят отца и мать и снова заживут вместе, уже в достатке.